– Постой, постой, – сказал д’Артаньян, охваченныйнешуточным любопытством. – Начинаю, кажется, соображать… А ты, значит, вгугеноты перекинуться не успел?

– Не сообразил как-то, ваша милость, – судрученным видом подтвердил Планше. – Ни к чему мне это было, не нравятсямне как-то гугеноты, уж не взыщите… Ну вот, и поднялся страшный шум: завопилимладшенькие, что, дескать, поганый папист, то бишь я, хочет подло обвороватьчестных гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волюистолковал превратно. И хоть было завещание по всей форме, на пергаментесоставленное, только оно куда-то вдруг запропало – стряпчий наш был, как легкодогадаться, гугенотом. И свидетели объявились, в один голос доказывали, чтосами при том присутствовали, как мой покойный батюшка торжественно отрекался иот папизма, и от меня заодно, а наследство передавал младшим… Ну что тут былоделать? Еле ноги унес. Тут уж было не до мельницы – убраться б целым иневредимым… Хорошо еще, прихватил отцовского мула, решил, что, коли уж менямельницы лишают, мула я, по крайней мере, имею право заседлать… Подхлестнулживотину и помчал по большой дороге, пока не опомнились… Вот и вся моя история,коли поверите на слово…

– Ну что же, – величественно заключилд’Артаньян. – Лицо у тебя располагающее, и малый ты вроде бы честный…Пожалуй, я согласен взять тебя к себе в услужение, любезный Планше. Вы можетеидти, – отпустил он хозяина плавным мановением руки, и тот сговорчивоулетучился из обеденного зала.

Видя молчаливую покорность хозяина, Планше взирал на новогохозяина с нескрываемым уважением, что приятно согревало душу д’Артаньяна.Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться:

– Вы, ваша милость, должно быть, военный?

– Ты почти угадал, любезный Планше, – сказалд’Артаньян, – во всяком случае, в главном. Я еду в Париж, чтобы поступитьв мушкетеры его величества… или, как повернется, в какой-нибудь другойгвардейский полк. Наше будущее известно одному богу, но многое зависит и от нассамих. А потому… Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею ктому некоторые основания, как подобает человеку, чье имя вот уже пятьсот летнеразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, чтоименно мне суждено возвысить его звучание…

Он готов был и далее распространяться на эту всерьезволновавшую его тему, но вовремя подметил тоскливый взгляд Планше, прикованныйк остаткам трапезы. На взгляд бедного гасконского дворянина, там еще оставалосьдостаточно, чтобы удовлетворить голодный желудок – и на взгляд Планше, оченьпохоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д’Артаньян озаботился вещамине в пример более прозаическими, распорядившись:

– Садись за стол, Планше, и распоряжайся всем, чтоздесь видишь, как своим.

Планше не заставил себя долго упрашивать, он проворно уселсяи заработал челюстями. Д’Артаньян, заложив руки за спину, задумчиво наблюдал заним. С набитым ртом Планше промычал:

– Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания?

– Пожалуй, – так же задумчиво сказалд’Артаньян. – Пожалуй… Ты, как я понял, уже не первый день здесь?

– Целую неделю, ваша милость.

– И успел ко всем присмотреться? Обжиться?

– Вот то-то…

– Здесь, в гостинице, остановилась молодаяженщина, – сказал д’Артаньян, решившись. – Голубоглазая, с длиннымисветлыми волосами. Ее, насколько я знаю, называют миледи… Полчаса назад онастояла на галерее, на ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскимикружевами…

– Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить… Только,мне кажется, что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По-французски онаговорит не хуже нас с вами, и выговор у нее определенно пикардийский…По-английски она, правда, говорила вчера с проезжим английским дворянином, воттолько, воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей неродной…

– Интересно, ты-то откуда это знаешь? – спросилзаинтригованный д’Артаньян. – Ты же не англичанин?

– А я умею по-английски, – сказал Планше. –Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал вАнглию, вот я помаленьку и выучился… Отрубите мне голову, ваша милость, ноанглийский ей не родной, так-то и я говорю…

– Это интересно, – задумчиво промолвилд’Артаньян. – Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайсявыяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, –и продувная, и в то же время внушает расположение… Думаю, тебе будет нетруднодоговориться со здешней прислугой?

– Ничего трудного, ваша милость, – заверилПланше. – Я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке…

– Вот и прекрасно, – твердо сказалд’Aртаньян. – Займись не откладывая. Я буду на галерее.

И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, чтоочаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется тамвновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось.Д’Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имениРошфор еще не покидали гостиницы, – со своего места в обеденном зале онпрекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все желюбовное?

Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущимгасконцам качеством – а именно нешуточным упрямством, – оставался напрежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которыезатягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из нихкогда-нибудь да кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить внебесах…

– Есть новости, ваша милость, – сказал Планше,появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух. – Здешняя служба –ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о проезжающих, чтохорошего слугу отнюдь не красит… Впрочем, какие из них слуги, одно слово –трактирная челядь…

– Что ты узнал? – нетерпеливо спросил д’Артаньян.

Планше чуточку приуныл:

– Не так уж много, ваша милость. Только то, что онисами знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из Парижа… Всесходятся на том, что это настоящая дама, из благородных. Платит щедро, надденьгами не трясется… От ее служанки известно, что она была замужем за каким-тоанглийским милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию… вПариже у нее великолепный особняк…

«Значит, она свободна! – ликующе подумалд’Артаньян. – Свободна, очаровательна и богата… Да, и богата… Последнеенемаловажно…»

Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконцаза эти мысли – в те ушедшие времена даже для благородного дворянина считалосьвполне приличным и естественным искать в женщине источник не одного лишьобожания, но и вполне земных благ, от выгодной женитьбы до приятно отягощавшихкарманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юныйгасконец был ее сыном.